Белые ночи

1. Телефонный звонок

«Мой зять подлец! Помогите! Пропала моя дочь Ксения! Она вместе с бывшим мужем поехала куда-то к вам в Ленинградскую область к его знакомому. А недавно я узнала, что он вернулся один. Мы в очень плохих отношениях или, можно сказать, в никаких. После долгих препирательств он сказал, что моя дочь вдруг заболела, и он уложил её в психбольницу. Я знаю, что у него там есть знакомый, который ему помог – он юрист или прокурор, а у них маленький ребёнок, квартира, имущество». Далее последовал подробный рассказ со слезами о сложных внутрисемейных отношениях, ужасных подозрениях, корысти и коварстве.
Жалоба носила частный характер. Для принятия обращения в производство недоставало факта нарушения прав человека органами власти. Именно это является основанием для активного вмешательства Уполномоченного в те или иные обстоятельства. Конечно, можно было строить различные гипотезы и искать объяснения внезапного помещения человека в психиатрическую больницу в условиях приезда в другой регион с бывшим мужем к другу-юристу. Прилететь в Санкт-Петербург и через 4 дня от белых ночей «сойти с ума»? Зять именно так и сказал. Учитывая неприязненные отношения с тёщей, он мог такое произнести, но ведь мог сделать это умышленно.
В то же время в памяти возникли многочисленные факты и публикации о диссидентских проблемах в прошлом нашей страны. Тогда в психушках нередко прятали инакомыслящих, выхватывая их из рядов правозащитников и просто борцов за справедливость. А если это тот самый случай, когда зять пошёл по стопам прошлого? Знакомый прокурор, знакомый врач, закрытая клиника, и полная невозможность в рамках обычных проверок любыми контролирующими силами опровергнуть диагноз психиатрического заболевания. Слишком специфическая тема, слишком недоступная область знаний. Любой суд и правоохранительные органы используют заключения специалистов-психиатров как данность, и проверить их невозможно. Например, полковник Буданов прошёл через 3 экспертизы на вменяемость. Учитывая общественный резонанс дела, для работы в комиссии направляли лучших экспертов и настоящих специалистов в области психиатрии. А результаты вразброс: вменяем – невменяем – вменяем.
Словом, дело приняли к производству. Нужна проверка, которая в общих чертах позволит сделать предварительный вывод о наличии или отсутствии сомнений в законности помещения женщины в психиатрическую клинику и определиться, есть ли смысл привлекать прокуратуру.

[Свернуть]

2. В психиатрическую клинику! Срочно!

Прежде всего, нужно было разыскать пропавшую Ксению. Действительно ли она находится в клинике, или вообще это злая шутка бывшего зятя над бывшей тёщей? Зона поиска большая. Это и Санкт-Петербург, и Ленинградская область. Да и ориентировка на специализированную больницу вызывала сомнение. Однако нашли мы её уже на следующий день. Справочники, телефоны, разговоры с приёмными покоями, регистратурами… И действительно, в одном из психиатрических стационаров в списке пациентов Ксения обнаружилась. Предстояло немедленно выехать на место и увидеться с молодой женщиной, попробовать выслушать ее. Но сделать это деликатно, дабы не задеть ничего личного и не уронить тень на врачей. Мало ли что могла себе представить и нам наговорить расстроенная мать.
В этот один из областных психиатрических диспансеров (сознательно не называю какой) я поехал один. Поворот с дороги никак не был обозначен, и я проскочил мимо, развернулся, и только тогда попал на прямую, чрезвычайно разбитую дорогу длиной примерно в километр, которая привела прямо к воротам лечебного учреждения. Шлагбаум въехать не позволил, но вошел свободно и быстро добрался до кабинета главного врача.
В узкой приёмной сидела немолодая женщина – секретарь. Она долго рассматривала моё удостоверение и потом спросила, по какому я вопросу. Я ответил, что по вопросу, связанному с моей профессиональной деятельностью. После большой паузы женщина с нажимом сообщила, что через десять минут у них обед и вряд ли руководитель меня примет.
– А вы доложите главному врачу обо мне, и пусть он сам решит, принять меня в оставшиеся 10 минут или обедать, – сказал я.
Всё время разговора дверь в кабинет главного была раскрыта настежь и он, несомненно, слышал каждое слово. Секретарь вместе с моим удостоверением скрылась за проёмом двери, и я услышал громкий шёпот.
– А что, пусть ждёт. У нас обед.
Снова пауза, видимо, главврач не знал, что делать, держа в руках красную книжечку.
– Пусть заходит, только зарегистрируй, как положено.
Секретарь вышла и минут 5 записывала данные из удостоверения в различные графы двух журналов, и, наконец:
– Проходите.
Большой, довольно пустынный кабинет. Над столом, на котором не было ничего, кроме тонкого слоя пыли, сидя навис главврач, сложив перед собой руки. Тяжесть тела во многом приходилась на эти руки, пожалуй, более, чем на остальную его часть.
– Слушаю вас, а что, есть сведения, что здесь нарушаются права человека?
Со мной не поздоровались и не предложили сесть, встретили вопросом с вызовом и поэтому я отодвинул стул и уверенно сел без приглашения.
– Разве я сказал, что нарушаются чьи-либо права?
– Тогда какие к нам вопросы?
– К вам вопросов у меня нет. Просто хочу увидеть одного вашего пациента. И увидеть прямо сейчас. Просто увидеть. А потом мы с вами поговорим о всяких подробностях. Я могу увидеть Ксению Величко прямо сейчас?
– А вы уверены, что она именно у нас?
– Да, мне это точно известно.
Главврач явно забеспокоился, и можно было только гадать, что проносилось в его голове в эти минуты. По телефону тотчас подтвердили, что пациентка Величко действительно находится в клинике. Я встал, надеясь, что разговор в кабинете окончен, но главврач был иного мнения.
– Мы не можем так просто взять вас и допустить к пациенту. Сейчас я вызову лечащего врача, заслушаем его, рассмотрим документы.
Возразить я не успел, потому что в кабинет вошли двое мужчин и женщина в белых халатах и с документами в руках. Быстро – отметил я про себя. Будто всё заранее готово или не в первый раз. Однако такой оборот событий не входил в мои планы. Я должен был увидеть Ксению немедленно. В специальной литературе описаны случаи, когда пациенту успевали сделать соответствующую инъекцию, и тогда никакой эксперт не мог определить, здоров он или его состояние сформировано медицинской химией. Для моей цели всякий разговор затягивал время, допуская любые медицинские процедуры, и сводил на нет смысл приезда.
– Ещё раз повторяю. Я хочу сейчас же видеть Величко, и только после этого слушать лечащего врача и смотреть документы.
Быстрый обмен взглядами медиков.
– Я не уверен, что пациентка захочет с вами встречаться.
– Но я и не прошу о встрече. Заметьте, с самого начала речь шла только о том, чтобы её увидеть. Через стекло, издалека, с балкона, в щелку, в глазок – не имеет значения как, ведь я не знаю в каких условиях она находится. Да это и неважно. Покажите мне её.
– Нет, не могу. Прежде мы должны взять у неё письменное согласие на встречу с вами.
– Письменное? Вы хотите сказать, что все ваши пациенты дают такое согласие?
– Да, все.
– И не имеет значения, в каком состоянии они находятся? Ведь в клинике лечатся люди с разной степенью психического расстройства, в том числе и невменяемые.
– А она в таком состоянии, которое позволяет писать согласие на бумаге. У нас такой порядок.
– Хорошо. Сопроводите меня в отделение и дайте необходимые указания по поводу согласия.
Главврач со мной не пошёл. С сопровождающим мы вышли на улицу и прошли в соседнее здание. Лестница на второй этаж, двери без ручек, не имеющие от старости острых углов и рёбер, которые сопровождающий открывал и закрывал специальным ключом и прятал его в карман. Лет 20 ремонта здесь не было. Маленький коридор, налево комната. Из неё торопливо выходят две женщины в белых халатах с пакетами и небольшими мешками. Высокое окно, скудное освещение, старая деревянная мебель, электрочайник, бумаги. Мне пояснили, что это помещение для приёма передач и иногда для встреч с пациентами. Я сел на стул у стены, и тут же дверь открылась.
[Свернуть]

3. Ксения

В комнату вошла довольно полная и небольшого роста женщина лет 35 в больничном халате. Не совсем вошла, скорее, её привели под руки два санитара, и посадили напротив меня. Взгляд неподвижных глаз упёрся в стену за моей спиной. Она сидела прямо, полные руки лежали на коленях. На лице никакой мимики, тело выглядело как скафандр или оболочка. Вообще никаких движений мышц. Сразу стало понятно, что заторможенное состояние обеспечено сильнодействующими лекарственными препаратами. Беседа уже не имела значения. Я ничего не пойму. В таком случае моего статуса недостаточно. Нужна прокуратура, подумал я, нужно её вытащить из клиники, поместить на несколько дней в другое лечебное заведение, вывести химические препараты, и только это позволит другим специалистам сделать обследование и выводы.
Есть мнение, что это единственный выход из подобного положения. Как правило, всякая проверка правоохранительных органов проводится на месте в течение рабочего дня (речь не идёт о расследовании уголовного дела, в ходе которого различные мероприятия, включая наблюдение, ведутся довольно долго). Но для возвращения человека в собственное сознание просто нескольких часов недостаточно, а проверки с подобной изоляцией и переменой лечебного учреждения не предусмотрено. И речь идёт не о подозрении кого-либо или чего-либо, а только о возможностях, которые предусмотрены законом для выявления нарушений и преступлений.
Однако у меня не было оснований полагать, что в отношении В. совершены неправомерные действия. Была лишь цепь событий, которая складывалась из «скорости иногородней госпитализации», неприветливости и сопротивления руководства больницы и, как венец, «релаксирующего» состояния женщины, но ведь это не основание для подозрений.
В комнате помимо нас находилось ещё 3 человека. Среди них была молодая врач, которая вела пациентку и готова была отвечать на вопросы.
Мой оптимизм сошёл на нет, но перед тем, как встать и уйти, нужно было убедиться, что женщина напротив меня – именно Ксения Величко.
– Здравствуйте, меня зовут Сергей Сергеевич, я Уполномоченный по правам человека в Ленинградской области, скажите, как вас зовут.
– Ме-ня зо-вут, – и она назвала своё имя и отчество.
– Ко мне обратилась ваша мама, потеряла вас и просила разыскать, узнать, где находитесь, как себя чувствуете.
– Не мо-жет быть. Ма-ма не мо-гла. Она не мо-гла. О-на не до-га-да-лась бы.
Тело, руки, глаза оставались неподвижными. На лице не было мимики. Ксения продолжала смотреть в какую-то точку мимо меня. Если бы не немного открывающийся рот, говорящего определить было бы трудно.
– Скажите, вы помните, как попали сюда в клинику, кто и откуда вас привёз?
– Помню. Мы приехали с мужем к его другу… Потом мне стало плохо... У нас день здесь ночь, белая ночь, спать не могу, всё раздражает… Начала кричать на детей… Стало плохо… И вообще… Приехала скорая, поехали в поликлинику, там врач, и отправили сюда.
Речь была связная, медленная и с большими паузами, отрывистая и монотонная. Положение тела не изменилось.
– Здесь вам стало лучше?
– Да, лучше.
– Как к вам относится персонал, хорошо ли кормят, устраивают ли бытовые условия?
И вдруг из глаз Ксении хлынули слёзы, побежали по лицу, закапали на цветочки халата. Голос поднялся до визга. Слова превратились в пронзительные всхлипы и рыдания, стали неразборчивыми. Но всё происходило где-то внутри. Кроме беспрерывно льющихся слёз, все остальное оставалось неподвижным. Слёзы обычно вытирают платком, ладонью или рукавом, а о рыданиях и за сто метров расскажут плечи, руки, голова. Передо мной же рыдала не Ксения, а кто-то внутри её тела.
– Они играли в карты у меня на животе, курили, ругались матом и пили водку.
– Кто это был? – спросил я. Остальные в комнате сохранили спокойствие и молчание.
– Старшая медсестра и все остальные. Они привязали меня к кровати за руки и ноги. У меня вот здесь на ноге остался даже синяк (Ксения не пошевелилась).
– Что было потом?
– Потом ушли… и легли спать в коридоре.
– Куда легли?
– В коридор. Легли вдоль стен и все храпят. Я не могу уснуть.
– Кто там лежал?
– Все. Старшая медсестра, сестрички, сестра хозяйка, сестры милосердия, все, все там лежат. Такой ужас.
Тут в разговор вступила лечащий врач:
– Они когда там лежали, когда ты к нам поступила?
– Лежали сразу и сейчас там лежат. Спать не дают. Храпят, ругаются матом.
– Ксения, а ты помнишь, почему тебя привязали?
– Нет, не помню. Там шар катится. Большой как я, без звука, по стульям, кроватям, через стены..
– Тогда скажи, зачем ты к Леоновой ночью подошла с подушкой? Ты хотела её задушить?
– Нет, она храпела, не давала спать, я хотела закрыть её рот. Все смотрят. Никуда не спрятаться. Головы поворачивают все вместе за мной..

Ещё несколько бытовых вопросов, из которых следовало, что кормят хорошо, можно мыться тёплой водой, муж оставил деньги, на которые сестрички покупают некоторые вкусные вещи. Сестрички все хорошие, добрые. Считает, что ещё не готова к выписке.
В разговоре Ксения всякий раз бредила видениями после 5 или 6-го слова. Но вопросы слышала, понимала их, и первое предложение было всегда правильным. Речь оставалась истеричной, невнятной. Продолжения встречи уже не требовалось, и я подал знак об окончании беседы.
Ксению увели деликатно и медленно. Я спросил врача:
– Скажите человеку, который впервые всё это увидел. Настанет день, когда закончится курс лечения и Ксения поправится? Вот так же сядет напротив, и я не узнаю в ней того, кого видел сегодня?
– Сейчас сказать определённо сложно. У неё есть подвижки и положительная динамика. Она уже контактна, но о выписке не может быть и речи. Попробую объяснить на бытовом уровне. Представьте себе прозрачную метровую линейку. Пусть образно это будет шкала психического здоровья. У обычного человека она вся прозрачная. Информация о мире к человеку и от человека к миру проходит свободно. Но вот случается приступ шизофрении. Тяжесть, глубина, продолжительность приступа, а также качество, своевременность и сроки лечения бывают различными. И в зависимости от сочетания всего этого большая или меньшая часть линейки потемнеет и станет непрозрачной. И человеку, и миру не дано знать, что там за тёмной стороной. Они теряют друг друга, не видят и не понимают. Мир это и мы с вами. Так вот, если тёмная часть небольшая, то неспециалист никогда не узнает, что приступ болезни был. Но вот случается рецидив, потом болезнь настигает человека в третий раз, и «странности» становятся заметными. Обычно больные и их родственники знают о недуге всё, и при первых признаках принимают все предписанные меры, вплоть до госпитализации ещё до явного обострения. Это позволяет существенно тормозить процесс затемнения шкалы-рассудка и продлевает человеку полноценную жизнь. Ксения тому пример. Она разведена, но живёт с мужем. Они вместе приехали к его другу, и он сам её привёз, видно было, что всё понимает и заботится, оставил деньги и телефон, и звонит постоянно.
– Что он понимает?
– То, что она серьёзно больна.
– Так это не впервые?
– Нет, не впервые. Мы сделали запрос в Красноярск и получили выписки из болезни после четырёх госпитализаций. У нас – это уже пятая с одним диагнозом. Заметьте, муж его знает, развёлся, наверно были трудности после какого-то эпизода, но продолжает с ней жить и вести общее хозяйство. Он любит её, у них общий ребёнок и он готов жить в таких условиях. Говорил, что она хорошая хозяйка и заботливая мать и жена. У неё есть инвалидность, но она официально работает кажется где-то при налоговой инспекции, точнее, работала. Трудно сказать, как выкарабкается в этот раз. Ещё до отъезда она чувствовала себя очень хорошо и не взяла свои таблетки. А у нас действительно белые ночи, разница во времени, это, вероятно, и спровоцировало.
– Пятая госпитализация, значит, дело идёт к половине непрозрачной шкалы, а это уже другая степень инвалидности.
– Ну зачем так категорично. В психиатрии всё не просто. Линейка – это для вас, чтобы хоть как-то примитивно объяснить. А вообще нет одинаковых случаев. Всё слишком разнообразно и не похоже.
– Разнообразно-то разнообразно, но методы лечения примерно как 100 лет назад основаны на препаратах, угнетающих и тормозящих нервную деятельность. Скажите, а от чего люди заболевают, каково происхождение болезни? Это осложнение после чего-то, это вирусы, химикаты или есть отдельный возбудитель?
Врач пристально посмотрела мне в глаза, видимо, взвешивая, шутка это или полная безграмотность, и коротко сказала:
– Это наследственное.
Теперь я не понял, шутка это или односложный ответ.

[Свернуть]

4. Эпилог

Ко второй встрече главврач пребывал уже в хорошем настроении. Вероятно, своевременно пообедал, получил информацию о встрече и перестал беспокоиться. Проводил до ворот и охотно рассказал о некоторых знаменитых, с криминальной точки зрения, пациентах.
На следующий день состоялся обстоятельный разговор с мамой.
– Анна Николаевна, вы знали, что Ксения в Красноярске 4 раза лежала в психиатрической клинике и имеет инвалидность?
– Знала, но не четыре, а только три раза. Значит, последний раз от меня скрыли.
– Так что ж вы нам сразу об этом не сказали.
– А чего говорить-то.
– Вам же больница сообщила о поступлении дочери, вы даже с врачом по телефону разговаривали несколько раз. Нужно было сказать нам об этом, и что дочь больна.
– Так я сразу сказала, что зять подлец. Это он её доводил до сумасшедшего дома всякий раз. Я уверена, что и в этот раз был обман. Я хотела, чтобы вы сами разобрались. Но если что не так, то извините меня, ведь я мать. И спасибо вам за всё.
Дальше разговор пошёл о здоровье, сроках и способах возвращения дочери, необходимости учиться строить человеческие отношения, считаться с мнением, чувствами других людей. Мама слушала, спрашивала, благодарила, советовалась, соглашалась, извинялась, просила разрешения звонить ещё, «если что» – конечно можно.
Вряд ли стоит корить мать за то, что она подняла на ноги различные структуры и Уполномоченного по фактически семейному делу. Да и мы не можем не бросаться на помощь по каждому такому случаю, так как можно пропустить действительно страдающего.

_________________________________________________________________

Через месяц приехал муж Ксении, и они вместе улетели в Красноярск.


[Свернуть]