3. Ксения

В комнату вошла довольно полная и небольшого роста женщина лет 35 в больничном халате. Не совсем вошла, скорее, её привели под руки два санитара, и посадили напротив меня. Взгляд неподвижных глаз упёрся в стену за моей спиной. Она сидела прямо, полные руки лежали на коленях. На лице никакой мимики, тело выглядело как скафандр или оболочка. Вообще никаких движений мышц. Сразу стало понятно, что заторможенное состояние обеспечено сильнодействующими лекарственными препаратами. Беседа уже не имела значения. Я ничего не пойму. В таком случае моего статуса недостаточно. Нужна прокуратура, подумал я, нужно её вытащить из клиники, поместить на несколько дней в другое лечебное заведение, вывести химические препараты, и только это позволит другим специалистам сделать обследование и выводы.
Есть мнение, что это единственный выход из подобного положения. Как правило, всякая проверка правоохранительных органов проводится на месте в течение рабочего дня (речь не идёт о расследовании уголовного дела, в ходе которого различные мероприятия, включая наблюдение, ведутся довольно долго). Но для возвращения человека в собственное сознание просто нескольких часов недостаточно, а проверки с подобной изоляцией и переменой лечебного учреждения не предусмотрено. И речь идёт не о подозрении кого-либо или чего-либо, а только о возможностях, которые предусмотрены законом для выявления нарушений и преступлений.
Однако у меня не было оснований полагать, что в отношении В. совершены неправомерные действия. Была лишь цепь событий, которая складывалась из «скорости иногородней госпитализации», неприветливости и сопротивления руководства больницы и, как венец, «релаксирующего» состояния женщины, но ведь это не основание для подозрений.
В комнате помимо нас находилось ещё 3 человека. Среди них была молодая врач, которая вела пациентку и готова была отвечать на вопросы.
Мой оптимизм сошёл на нет, но перед тем, как встать и уйти, нужно было убедиться, что женщина напротив меня – именно Ксения Величко.
– Здравствуйте, меня зовут Сергей Сергеевич, я Уполномоченный по правам человека в Ленинградской области, скажите, как вас зовут.
– Ме-ня зо-вут, – и она назвала своё имя и отчество.
– Ко мне обратилась ваша мама, потеряла вас и просила разыскать, узнать, где находитесь, как себя чувствуете.
– Не мо-жет быть. Ма-ма не мо-гла. Она не мо-гла. О-на не до-га-да-лась бы.
Тело, руки, глаза оставались неподвижными. На лице не было мимики. Ксения продолжала смотреть в какую-то точку мимо меня. Если бы не немного открывающийся рот, говорящего определить было бы трудно.
– Скажите, вы помните, как попали сюда в клинику, кто и откуда вас привёз?
– Помню. Мы приехали с мужем к его другу… Потом мне стало плохо... У нас день здесь ночь, белая ночь, спать не могу, всё раздражает… Начала кричать на детей… Стало плохо… И вообще… Приехала скорая, поехали в поликлинику, там врач, и отправили сюда.
Речь была связная, медленная и с большими паузами, отрывистая и монотонная. Положение тела не изменилось.
– Здесь вам стало лучше?
– Да, лучше.
– Как к вам относится персонал, хорошо ли кормят, устраивают ли бытовые условия?
И вдруг из глаз Ксении хлынули слёзы, побежали по лицу, закапали на цветочки халата. Голос поднялся до визга. Слова превратились в пронзительные всхлипы и рыдания, стали неразборчивыми. Но всё происходило где-то внутри. Кроме беспрерывно льющихся слёз, все остальное оставалось неподвижным. Слёзы обычно вытирают платком, ладонью или рукавом, а о рыданиях и за сто метров расскажут плечи, руки, голова. Передо мной же рыдала не Ксения, а кто-то внутри её тела.
– Они играли в карты у меня на животе, курили, ругались матом и пили водку.
– Кто это был? – спросил я. Остальные в комнате сохранили спокойствие и молчание.
– Старшая медсестра и все остальные. Они привязали меня к кровати за руки и ноги. У меня вот здесь на ноге остался даже синяк (Ксения не пошевелилась).
– Что было потом?
– Потом ушли… и легли спать в коридоре.
– Куда легли?
– В коридор. Легли вдоль стен и все храпят. Я не могу уснуть.
– Кто там лежал?
– Все. Старшая медсестра, сестрички, сестра хозяйка, сестры милосердия, все, все там лежат. Такой ужас.
Тут в разговор вступила лечащий врач:
– Они когда там лежали, когда ты к нам поступила?
– Лежали сразу и сейчас там лежат. Спать не дают. Храпят, ругаются матом.
– Ксения, а ты помнишь, почему тебя привязали?
– Нет, не помню. Там шар катится. Большой как я, без звука, по стульям, кроватям, через стены..
– Тогда скажи, зачем ты к Леоновой ночью подошла с подушкой? Ты хотела её задушить?
– Нет, она храпела, не давала спать, я хотела закрыть её рот. Все смотрят. Никуда не спрятаться. Головы поворачивают все вместе за мной..

Ещё несколько бытовых вопросов, из которых следовало, что кормят хорошо, можно мыться тёплой водой, муж оставил деньги, на которые сестрички покупают некоторые вкусные вещи. Сестрички все хорошие, добрые. Считает, что ещё не готова к выписке.
В разговоре Ксения всякий раз бредила видениями после 5 или 6-го слова. Но вопросы слышала, понимала их, и первое предложение было всегда правильным. Речь оставалась истеричной, невнятной. Продолжения встречи уже не требовалось, и я подал знак об окончании беседы.
Ксению увели деликатно и медленно. Я спросил врача:
– Скажите человеку, который впервые всё это увидел. Настанет день, когда закончится курс лечения и Ксения поправится? Вот так же сядет напротив, и я не узнаю в ней того, кого видел сегодня?
– Сейчас сказать определённо сложно. У неё есть подвижки и положительная динамика. Она уже контактна, но о выписке не может быть и речи. Попробую объяснить на бытовом уровне. Представьте себе прозрачную метровую линейку. Пусть образно это будет шкала психического здоровья. У обычного человека она вся прозрачная. Информация о мире к человеку и от человека к миру проходит свободно. Но вот случается приступ шизофрении. Тяжесть, глубина, продолжительность приступа, а также качество, своевременность и сроки лечения бывают различными. И в зависимости от сочетания всего этого большая или меньшая часть линейки потемнеет и станет непрозрачной. И человеку, и миру не дано знать, что там за тёмной стороной. Они теряют друг друга, не видят и не понимают. Мир это и мы с вами. Так вот, если тёмная часть небольшая, то неспециалист никогда не узнает, что приступ болезни был. Но вот случается рецидив, потом болезнь настигает человека в третий раз, и «странности» становятся заметными. Обычно больные и их родственники знают о недуге всё, и при первых признаках принимают все предписанные меры, вплоть до госпитализации ещё до явного обострения. Это позволяет существенно тормозить процесс затемнения шкалы-рассудка и продлевает человеку полноценную жизнь. Ксения тому пример. Она разведена, но живёт с мужем. Они вместе приехали к его другу, и он сам её привёз, видно было, что всё понимает и заботится, оставил деньги и телефон, и звонит постоянно.
– Что он понимает?
– То, что она серьёзно больна.
– Так это не впервые?
– Нет, не впервые. Мы сделали запрос в Красноярск и получили выписки из болезни после четырёх госпитализаций. У нас – это уже пятая с одним диагнозом. Заметьте, муж его знает, развёлся, наверно были трудности после какого-то эпизода, но продолжает с ней жить и вести общее хозяйство. Он любит её, у них общий ребёнок и он готов жить в таких условиях. Говорил, что она хорошая хозяйка и заботливая мать и жена. У неё есть инвалидность, но она официально работает кажется где-то при налоговой инспекции, точнее, работала. Трудно сказать, как выкарабкается в этот раз. Ещё до отъезда она чувствовала себя очень хорошо и не взяла свои таблетки. А у нас действительно белые ночи, разница во времени, это, вероятно, и спровоцировало.
– Пятая госпитализация, значит, дело идёт к половине непрозрачной шкалы, а это уже другая степень инвалидности.
– Ну зачем так категорично. В психиатрии всё не просто. Линейка – это для вас, чтобы хоть как-то примитивно объяснить. А вообще нет одинаковых случаев. Всё слишком разнообразно и не похоже.
– Разнообразно-то разнообразно, но методы лечения примерно как 100 лет назад основаны на препаратах, угнетающих и тормозящих нервную деятельность. Скажите, а от чего люди заболевают, каково происхождение болезни? Это осложнение после чего-то, это вирусы, химикаты или есть отдельный возбудитель?
Врач пристально посмотрела мне в глаза, видимо, взвешивая, шутка это или полная безграмотность, и коротко сказала:
– Это наследственное.
Теперь я не понял, шутка это или односложный ответ.