В Лугу

Два дня спустя мы с Екатериной выехали в Лугу, но прежде пришлось побывать в Гатчинском районе, в котором расположена Дружносельская психиатрическая больница.
Огромная (за тринадцать-то лет непрерывного лечения в больнице и еще отдельно десять госпитализаций), страниц на пятьсот, история болезни. Плохо сшита и похожа на древний фолиант из-за торчащих во все стороны растрескавшихся и надорванных желтых листов.
Евгений Владимирович Воинков – главный психиатр Ленинградской области, он же главный врач больницы, в которой трудится больше 25 лет, почти час просматривал каждый лист. Соблюдая врачебную этику, не дал нам дело, а вслух читал только то, что считал допустимым.
В деле оказались письма матери с просьбой помочь стать человеком, ибо «не слушает ее, на учебу ходит из-под палки, раз в неделю, не является на призывной пункт». Была характеристика из ПТУ, в которой подробно описан скверный характер плохого ученика. «В учебе слаб, прогуливает, нарушает порядок и правила». И вывод – специальность автокрановщика освоить не может. И здесь же – хорошо рисует и играет на гитаре.
Несколько отметок в разные годы об отсутствии каких бы то ни было документов.
Нашлось обращение главврача в 1994 году в Сиверский паспортный стол с просьбой снять с регистрационного учета и выдать лист убытия в связи с переводом из больницы в Гатчинский ПНИ (значит, стоял на учете!). Запрос УФМС Гатчины о сроках пребывания в больнице для целей установления личности. И подробный ответ по датам.
Какие следовали выводы из изучения дела? Первый – в больницу в 1981 году принят без паспорта. Второй – никто за тринадцать лет поиском или восстановлением паспорта не занимался. Третий – вероятно, усилиями администрации был прописан при больнице. Четвертый – в 2012 году отдел УФМС Гатчины занимался установлением личности Бурдо, но почему-то не установил…
Логично, что из больницы мы направились в миграционный пункт в Сиверском. Если больница просила листок убытия, то и прописка должна быть здесь.
Железная дверь. В переговорном устройстве мужской голос:
– К кому?
– Уполномоченный по правам человека в Ленинградской области, к руководителю.
Дверь открылась, и мы вошли. Навстречу охранник.
– А никого нет. Вообще. Все уехали в Гатчину, там у них совещание какое-то. Может, после обеда и будут.

Мы поехали в Лугу.
Да здравствуют современные коммуникации! С дороги звоню руководителю аппарата Марине Калинкиной.
– Найдите, пожалуйста, в интернете Уполномоченного по правам человека в Казахстане. Расскажите, что в 2009-2010 годах консульство не помогло. Может быть, подключатся? Путь через уполномоченных часто бывает самым коротким.
Через час звонит Марина Калинкина.
– Нашла, связалась, тоже с руководителем аппарата. Говорят по-русски, восприняли нормально, направила наш запрос с имеющимися данными и двумя ответами – отказами консульства. Все хорошо, но вам нужно поговорить с Уполномоченным лично, телефон есть.
– Это обязательно, у нас с ними контакта еще не было. А вдруг получится? Это будет бесценным золотым в копилку системы уполномоченного.
Ах, как хороши современные коммуникации!

За пятнадцать минут до начала обеденного перерыва заходим в военкомат, но уже опоздали. И руководитель, и все замы уже… на совещании в администрации – бодро отчеканил дежурный.
В отделе приписки за рабочими столами обедали две женщины. На втором этаже в отделе призыва через открытое окошко с нами поговорила еще одна женщина. Она же нашла старый журнал, в котором история призывника Бурдо уместилась в одной строчке. Дата, статья, не годен, снять с воинского учета. Остальное уничтожено, и личные дела призывников, и решения медицинской призывной комиссии, и карточки, и приказы – всё.
Ответ на главный вопрос – мог ли в советское время призывник быть поставлен на учет, а позже признанным не годным к военной службе, без прописки и паспорта, – так и остался без ответа. Стало понятно, что здесь следов паспорта мы не найдем. А главный вопрос мы позже направили письменно областному военкому – но, пожалуй, больше для порядка, чтобы сделать ВСЁ возможное, поскольку понятно, что его ответ не продвинет нас к цели.

Следующим был территориальный отдел УФМС в Луге. Узкий коридор, душно, полно народа, стоят. Мигрантов на вид нет. Приветливая и.о. на время отпуска начальника быстро поняла, в чем дело. Если призывался в нашем военкомате, значит, должна быть прописка и паспорт. Логично. Нет, запроса из Гатчины не было.
Поднимаемся в архив на второй этаж. В открытую дверь видим ящики, карточки, нет места даже для стула, тесно. Даже беглый осмотр сразу дал карточки матери и сестры. Как иначе – они местные. А вот следов Бурдо нет. Нужно искать сплошным методом от и до, вдруг карточка просто поставлена не в свою ячейку. Предлагаем свои услуги – в шесть рук быстрее, да и мы заинтересованы. Приветливая женщина уходит советоваться со старшими товарищами. Товарищ пришла. Со 100-процентным подозрением, щурясь, смотрела на нас, и оказалась категорична.
– Нет, никогда.
– Что ж, понимаем, служба, порядок… секреты.
Откланялись и очень просили – очень внимательно и быстро проверить.
И снова в путь – теперь в деревню Борщово искать дом и соседей, тех, кто вспомнит. Этого требовал Гатчинский отдел УФМС у ПНИ. По дороге оцениваем шансы поиска в миграционном отделе. Мне казалось, найдут, есть надежда, а Екатерина была пессимистична. Хорошо не спорили. Позвонила и.о.
– Впятером проверили, в десять рук. Проверили всё – ничего нет, не наш.
Ну что же, еще один отрицательный результат. Но ведь результат же и его можно вставить в цепочку поиска, анализа и рассуждений.

Борщёво. Обычная одноэтажная деревня вдоль дороги. Очень старые дома разбавлены более свежими и несколькими совсем недавними.

В деревне Борщёво в одном из подобных домов проживал Бурдо

Останавливаемся наугад и наугад идем к старенькому дому. Оказалось, дачники, посылают через огороды между парников к местным. На голос вышла женщина.
– Помню, конечно. Соня работала на скотном дворе, две дочки у нее было – Люба и Света. Сына не помню. Света хорошая была, училась, вышла замуж и уехала, ребенок у нее. А Люба гуляла, пила и, говорят, била мать. Соня немного была не в себе, и как-то с ней никто не общался. А жили в общежитии на другой стороне дороги, комната у них была.
– Спасибо.
Мы перешли на другую сторону дороги. Дом на задворках, последний, нашли быстро. Большой, четыре печные трубы – точно общежитие. Серый, ветхий, никогда не крашеный, подбитый дощечками и фанерками. Нигде никаких заборов и изгородей. Жильцы дружно вышли из огородика и встретили очень приветливо. Во всей деревне и дальше, отвечая на наши вопросы, никто ни разу не спросил, кто мы и зачем. Повели к соседнему дому, где кто-то должен был помнить. Но не вспомнил. К следующему дому, к следующему. Так дошли до бабушки Брони 88-ми лет. Тоже легко вспомнила семью и кое-какие подробности, но опять без мальчика, и указала на еще один старый дом метров за триста. Постучали. Хозяйка улыбается вежливо, но не знает.
– А вы поезжайте в Оредежскую больницу – там мама моя и дед, вчера легли. Деду 93, помнит всю историю деревни.

Едем в больницу. Одноэтажная, буквой П, снаружи ветхая, а внутри… нет таких слов. Ремонта не было лет 20 или больше. Цементный пол в буграх и провалах, покрыт старым линолеумом, по которому на коляске инвалидной ни за что не проехать, ловкости на такой «слалом» не хватит. Стены ободранные, на двери десять слоев облезлой краски и никого – ни поста, ни звонка. Наугад идем по коридору. Первая же палата – моет линолеум женщина в белом халате.
– Кого ищете?
– Петрова Николая Ивановича из Борщово.
– Так вот он, проходите.
На постели чистое белье и аккуратный, как оказалось с юмором, но почти глухой дедушка. Так что вопросы приходилось не задавать, а кричать.
– Конечно, помню! Тогда все на скотном дворе работали. Одна дочка – ох, лихая была! А вторая в магазине работала, я у ней еще холодильник купил. Сын? Может и был какой, а может нет – не помню точно.
И это тоже результат. Никто не помнит спустя 42 года четвероклассника, а в пятом он уже был в интернате и в деревню не возвращался. А девочек помнят в уже куда более старшем возрасте, когда и работают, и гуляют.
В этот день больше ехать было некуда, только возвращаться – 140 километров. И уже почти пять вечера. Звоним в Сиверский миграционный отдел – куда там, автоответчик на факсе.
Дозвонились на следующее утро:
– Есть письмо, которое вам было отправлено в 1994 году, с просьбой о выдаче листка убытия Бурдо из Дружносельской больницы. Значит, был прописан. Нам нужны любые сведения об этом.
Через час звонок.
– Ничем помочь не можем, все документы тех лет уничтожены.